ГЛАВА 1. ПОЛЬЗА ОТ ГОЛОДОМОРА
(из книги Виктора Бирюкова)

Спустя 12 лет после отмены крепостного права в русском селе Сосуновке, что ныне в Атяшевском районе Мордовии, родился Миней Иванов Климов. Именно так записано в церковно-приходской книге: «Иванов» - это отчество, суффикса «ич» крестьянам не полагалось. Фамилий у крестьянства также в XIX веке не было, так что «Климов» - тоже отчество, на сей раз Ивана, отца Минея.

По  метрике он был Иваном Клименьевым, то есть сыном Климента. Делавший запись священник сократил Клименьева до Климова - подобная «рационализация» в ту пору практиковалась сплошь и рядом. Таким вот растянувшимся на десятилетия путем из имени Минеева деда родилась «протофамилия» Климов.

На свет Миней появился 2 декабря 1873 года. Несмотря на то, что 85% населения Российской империи не в силах были читать да писать, он знал грамоту и умел лечить животных. А еще владел он неплохим стадом, мельницей и крупорушкой – машиной для изготовления крупы из зерна.

В большом хозяйстве старательно трудились пятеро сыновей и четверо дочерей Минея Ивановича и Натальи Дмитриевны Климовых: Дмитрий (1891), Агриппина (1895), Семен (1897), Прасковья (1900), Михаил (1901), Петр (1906), Мария (1909), Анна (1911), да Андрей, чью дату рождения история не сохранила.

А ведь были у Минея и Натальи еще дети, умершие во младенчестве. По крайней мере, 7 июля 1901 года священник Николай Недемов записал в метрической книге Симбирской духовной консистории Михаило-Архангельской церкви села Сосуновки Ардатовского уезда, что Петр, Минея Иванова сын, умер в возрасте полутора лет «от кашля». Как вам «диагноз»? Общедоступные здравоохранение, просвещение, гигиена были убогими, и матери не могли ни уберечь ребенка от инфекции, ни вылечить.

...В горячую летнюю пору забот становилось столько, что приходилось нанимать работников. Впрочем, разницы между своими и чужими Миней не делал – питались все за одним столом, без обид. Однако при большевиках он мигом попал в разряд кулаков: за революцию сражались, чтобы не было бедных, однако новая власть громила всех мало-мальски состоятельных.

Но лежала на семье и куда более тяжкая – с точки зрения новой власти – вина, нежели владение собственностью да использование наемного труда. Потомственный крестьянин Андрей Минеевич Климов геройски сражался в Первую мировую, благодаря чему дослужился в царской армии до офицерского чина.

Мечтая о лучшей судьбе для родной страны, Андрей вступил в ряды социалистов-революционеров (эсеров) – самой популярной у крестьян партии. После разгона большевиками Учредительного собрания, где большинство было у эсеров, Андрей сделал выбор, встав на сторону белых.

Спустя время в Сосуновке догадались, что побеждают красные. Еще громыхала братоубийственная война, когда народ российский вполне познакомился с повадками новых хозяев страны: в подмятых большевиками регионах свирепствовала ЧК. Поначалу аресты и расстрелы шли главным образом в городах, но думающему человеку несложно было предположить, что «тайная полиция» дотянется и до села.

Требовалось срочно что-то предпринять! Согласно семейному преданию, за круглым столом собрались вчетвером Миней Климов и его сыновья: Дмитрий, Семен, Михаил. Стали судить да рядить. Все понимали чрезвычайную опасность ситуации, но выхода не видели, и только дым от самокруток напрасно ел глаза (знаменитый самосад выращивается в этих местах и поныне).

– Ничего не остается кроме как сменить фамилию, – неожиданно объявил Семен Минеевич. – Всем Климовым следует назваться как-то иначе. В Сосуновке их больше не должно остаться!

В комнате с тщательно прикрытой дверью повисло изумленное молчание. Однако высмеивать Семена никому и в голову не пришло. Человек грамотный и предусмотрительный, он пользовался большим авторитетом у односельчан, хотя одна рука его была серьезно травмирована еще в малолетстве и приходилось носить протез (в деревне подобный недостаток значит несравненно больше, нежели в городе).

– Разве такое возможно? – спросил Миней Иванович, пристально глядя на сына.

– Придется воспользоваться моим положением, отец, – тихо ответил Семен. – Перепишем аккуратно все бумаги, авось и комар носа не подточит.

В свое время Семен вступил в ВКП(б), и в возрасте двадцати с хвостиком лет стал одним из первых председателей сельского совета Сосуновки.

– Кем же мы теперь, интересно, станем? – пробормотал Дмитрий Минеевич. – Ивановыми, Петровыми, Сидоровыми?

– Над этим я пока не думал, – признался Семен, обводя глазами братьев. – Ясно лишь, что распространенной должна быть фамилия, обыкновенной. А какая именно – это отец должен решить. Он главный.

– А что тут решать-то? Недаром, отец, вас с дядей моим Иваном еще при царях Баклановыми прозвали, – улыбнулся Михаил Минеевич. – Да и поп-то сосуновский, царствие ему небесное, в метриках всю нашу родню то Баклановыми, то Климовыми записывал.

– А бывало, что и так, и этак сразу, – кивнул Семен Минеевич. – В какой метрике стоит «Климов», а в скобках «тоже Бакланов»; в другой метрике уже «Бакланов», а в скобках «он же Климов»!

Миней Иванович медленно оглядел сыновей и припечатал свой большой крестьянский кулак к столу:

– Что ж, ребята, придется нам всем окончательно Баклановыми назваться! «Баклан» – значит «головастый», верно? Вот пускай и детки у вас растут башковитыми; да и выбора другого лихое время, похоже, не оставило...

На том и порешили – если, опять-таки, верить семейной легенде. Документов-то никаких не осталось: протокола за круглым столом, понятное дело, не велось. Даже если отмести прочь соображения секретности, записать историческое совещание было при всем желании невозможно: магнитофонов-диктофонов тогда не существовало.

Не мешкая, Семен Минеевич взялся за дело, и в считанные дни все сосуновские Климовы стали Баклановыми. Членам семьи, включая малых детей, пришлось затвердить новую фамилию и поскорее забыть прежнюю.

А упоминания об Андрее Минеевиче вырвали да вымарали изо всех документов; на разговоры о нем было наложено строжайшее табу – словно его и в родне-то никогда не было. С годами даже день рождения эсера-белогвардейца стерся в памяти.

Сегодня столь массовая подделка документов совершенно невозможна и попросту не укладывается в голове. Однако напомню одну банальность: исторические события нужно рассматривать в контексте времени, в котором они происходили. В 1917–28 годах во многих селах Мордовии (да и всей России) почти не велись записи актов гражданского состояния: после отделения большевиками церкви от государства этим просто некому стало заниматься. Вместе с тем приходские архивы оказались под контролем сельских советов; в нашем случае – в полном распоряжении Семена Климова.

Когда отгремела наконец гражданская война, а Андрей Минеевич так и не объявился, вся Сосуновка решила, что он погиб. Горевали Миней Иванович с Натальей Дмитриевной по своему геройскому сыну, да только виду не подавали, дабы избежать лишних расспросов.

В 1930 году крестьян Мордовии начали загонять в колхозы, и лишь мудрость 56-летнего Минея Бакланова (Климова) спасла большое его семейство. Не стал он цепляться за собственность, потому что понял: плетью обуха не перешибешь. И без лишних слов, с показной легкостью сдал все нажитое неустанными трудами в колхоз. Добровольно!

Между тем в ходе насильственного раскулачивания в СССР погибли свыше 400 тысяч человек, а около двух миллионов были отправлены грузовыми вагонами в невыносимые условия спецпоселений. Чтобы не умереть от голода, дети убегали от раскулаченных родителей в города, где сбивались в шайки беспризорников.

Тем временем награбленное имущество распределялось среди сельской голытьбы и быстро проматывалось. Кровью обливались сердца Минея Ивановича и супруги его Натальи Дмитриевны, когда видели они, как лодыри и тунеядцы обращаются с их скотиной и со всем добром...

И вдруг семью оглушила новость: пришло письмо от Андрея Климова из... Канады! Где находится эта страна, поначалу и мудрый Миней сказать не мог. Радости родителей, братьев и сестер не было границ: из далекой неведомой страны Андрей сообщал, что жив и здоров. Однако после первого всплеска эмоций Баклановы не на шутку призадумались.

Столь близкое родство с жителем капиталистической страны, да к тому же беглым белогвардейцем, могло привести куда к худшим последствиям, чем отказ от вступления в колхоз. А если еще вскроется история десятилетней давности с подделкой документов... В воздухе носилось уже предощущение Большого террора, и кругом таились сексоты ОГПУ – Объединенного государственного политического управления при Совнаркоме СССР. Сохранить Андрееву весточку для потомков не было никакой возможности – письмо незамедлительно бросили в печь.

Но испытания на этом не закончились. Ликвидация НЭПа и индустриализация с коллективизацией обернулись в 1932–33 годах голодомором на огромных территориях, включая Мордовскую автономную область, как тогда называлась республика.

И здесь самое время рассказать об одном эпизоде – исторически столь же достоверном, сколь и пронзительном. Всплыл он уже в самом-самом начале XXI века: как-то раз Минеева внучка Талина (мама автора этих строк) вместе с собственным внуком Владиславом (племянником автора) смотрела телевизор. А там неожиданно началась передача о... каннибализме.

– А я тоже ела человечину, – задумчиво произнесла Талина. – Во всяком случае, есть основания так полагать...

– Что ты такое говоришь, бабушка? – Владик вскочил от изумления. – Не может быть!

– А ты вот послушай, – начала рассказ Талина. – Маленькой я еще была, и однажды пришлось нам с сестрой идти в другую деревню. Смотрим – темень приближается, и решили заночевать, чтоб поутру дальше путь держать. А место кругом совсем глухое. Когда избу увидали, обрадовались, сразу постучали. Хозяйка оказалась приветливой: отворила дверь, усадила за стол, дала поесть...

Владислав даже сесть на свое место забыл:

– Две маленькие девочки пришли на ночь глядя в первый попавшийся дом?!

Бабушка улыбнулась:

– Тогда, Владик, пешком путешествовали и стар и млад, автобусов-то не было; в первом попавшемся доме на ночлег располагались. Конечно, иные жители, ссылаясь на тесноту, отказывались принять гостей, говорили: «Идите к таким-то и таким-то, они всех пускают». К примеру, прадедушка твой Михаил Минеевич с прабабушкой твоей Ксенией Устиновной гостеприимные были, хотя, по правде сказать, и без посторонних яблоку некуда было упасть – нас-то семеро детей, как-никак... Так вот, кушаем мы с сестрой и вдруг видим: ноготь в миске.

– Человеческий?! – брякнул Владик и перестал дышать.

– А какие еще ногти-то бывают? Разве что обезьяньи... Жуть нас с сестрой охватила. Поблагодарили мы и бочком-бочком к двери. А хозяйка как начнет нас уговаривать: оставайтесь, мол, куда ж вы на ночь глядя пойдете-то... Но мы выбрались на крыльцо, да и припустили прочь, не разбирая дороги!

Нет больше ни Талины, ни ее сестер Лиды и Дуси, – неизвестно даже, с кем именно из них совершала Талина то опасное путешествие. Не у кого теперь ту историю подробнее выведать: сколько раз укорял себя автор за то, что раньше не взялся за исследование, которое вы держите сейчас в руках!

 Лидия Михайловна Бакланова

Старшая сестра моей мамы Лидия Михайловна Бакланова долгие годы была директором книжного магазина в Атяшевском райпо

 Ткань истории тонка оттого, что состоит из человеческих жизней: стоит кому-то уйти, и намечается просвет. Когда же исчезает целое поколение, то его история тут и там зияет прорехами: где письменного свидетельства нету, там и дырка.

Снимок с Доски почета – начало 1960-х. Младшая сестра моей мамы Евдокия Михайловна Бакланова (в замужестве Максимова) всю жизнь проработала в потребкооперации продавцом, завмагазином, директором ресторана

Евдокия Михайловна Максимова (Бакланова)

Впрочем, голодомор имел столь фантастический масштаб, что документов о нем сохранилось множество. Прежде всего это официальные указания чекистам по задержанию беженцев из районов голода: по всей стране сытые молодчики хватали изможденных людей и, размахивая револьверами, отправляли их обратно – на верную погибель.

А еще чекисты перехватывали письма, которые слали голодающие своим родственникам, служившим в Красной Армии. Вот, например, девушка из Ростова-на-Дону сообщала отцу: «Вчера на базаре забрали женщину с колбасами, которые начинены людским мясом» (цитирую по «Известиям» за 26 ноября 2006 года).

Хватает и преданных бумаге воспоминаний очевидцев – так, жительница Саратовской области рассказала, как «однажды с отцом купили на базаре холодец, а он, когда дома решили поесть, оказался из человечьего мяса, ноготь от пальца нашли в нем» («Известия», там же).

Поэтому остается предположить, что рассказанный моей мамой эпизод относится к 1933 году, когда голод достиг апогея. Талине тогда было лет восемь, Лиде – десять, Дусе – пять. Скорее всего, на дом людоедов набрели Талина и Лида – уж больно мала была еще Дуся для подобных походов!

Характерная для историографии деталь: почти не сохранилось свидетельств голодомора в Казахстане, где погибли порядка двух миллионов человек. Почему? Да потому, что на Украине, на Северном Кавказе, в Поволжье население в основном уже умело писать, в то время как казахи были неграмотными кочевниками (а что уж говорить о Чукотке, где власти оставили каждой яранге не более 40 оленей, а чтобы не умереть с голоду семья должна была потреблять одного оленя еженедельно; в году 52 недели, если помните).

Так или иначе, но семейство Минея Бакланова, урожденного Климова, в страшном голоде выжило, и далось это поистине всеобщим трудом с самого нежного возраста: спасибо товарищу Сталину за счастливое детство моих родных!

Около 7 миллионов жертв голода – цифра чудовищная в истории человечества. В Европе подобное случалось разве что в эпоху средневековой дикости, когда отчаянно не хватало пищи, и народы столетиями вели взаимоистребительные войны. Но как всенародное бедствие могло произойти в первой трети ХХ века?

Иногда ссылаются на неурожай, однако эксперт по голодомору Леннарт Самуэльсон из Стокгольмской школы экономики утверждает, что «не он стал причиной голода... Сталин был уверен, что все не так плохо, и крестьяне просто-напросто прячут хлеб. Да и когда уже было ясно, что началась катастрофа, таких последствий можно было запросто избежать – приостановить несколько крупных строек, пойти на компромисс, признать, что в стране голод, и СССР бы помогли. Но это означало бы для Сталина, для Союза признание своего поражения. Признание того, что коллективизация не удалась. А этого Сталин не мог допустить».

Доктор исторических наук, профессор Пензенского государственного педагогического университета Виктор Кондрашин также отвергает версию неурожая, хотя и допускает, что урожай «просто чуть хуже, чем в другие годы».

«В 1933 году за границу было вывезено 18 миллионов центнеров зерна, – продолжает Кондрашин. – Этим зерном можно было прокормить, если даже не экономить, 6,9 миллиона человек. Как раз столько, сколько погибло в результате голода. А ведь был еще неприкосновенный запас – 18,2 миллиона центнера. Но его никто не тронул. Избежать трагедии можно было, отказавшись от хлебного экспорта. Но дело было в политике. Отказаться от экспорта – значит признать провал коллективизации. При этом я не верю в то, что Сталин целенаправленно доводил крестьян до смерти. Да, он хотел их наказать, стремился загнать их в колхозы, но вряд ли хотел убивать. Хотя я его очень не люблю и вовсе не защищаю».

Последняя проговорка о нелюбви к вождю народов очень характерна: на воре и шапка горит! Мне-то как раз представляется, что «Сталин целенаправленно доводил крестьян до смерти». Сверхзадача индустриализации требовала перераспределить население: городу предстояло руками вчерашних земледельцев производить трактора и другие механизмы, которые резко повысят производительность сельского труда на просторах обобществленной земли. Таким образом десятки миллионов жителей деревни должны были высвободиться для участия в грандиозной урбанизации.

Сегодня эту мысль хорошо иллюстрирует тот факт, что в странах «золотого миллиарда» вклад сельского хозяйства в валовой внутренний продукт не превышает нескольких процентов. К примеру, в Германии агросектор дает лишь 1,5% ВВП, в США – 2,5%.

Но в бедных странах продукция сельского хозяйства превышает четверть ВВП, например, в Киргизии она составляет порядка 35% ВВП. Естественно, это говорит не о высоком аграрном развитии Киргизии, но указывает на чрезвычайно хилую промышленность, неразвитую сферу услуг, высокое число занятых в агросекторе. Иными словами, благосостояние страны, как правило, обратно пропорционально численности ее сельских жителей.

Однако вот тонкий нюанс – последовательность. Образно говоря, в СССР сначала должны были появиться сто тысяч тракторов, о которых мечтал Ленин, а уж потом крестьяне, которые, сознавая собственную бесполезность на земле, добровольно потянутся на заводы. Но трактора-то еще не произведены: для этого требуется, чтобы крестьяне покинули родные села и переквалифицировались в строителей, слесарей, токарей. Замкнутый круг!

Согнать крестьян с земли силой большевики справедливо опасались, это было чревато массовыми восстаниями против Советской власти. Требовалось изменить сельский менталитет, разрушив тягу к земле и даже вызвать страх перед деревенским укладом. Организация массового голода как нельзя лучше годилась для решения этой задачи. Правда, трудно поверить, что автором подобных макроэкономических и макропсихологических умозаключений был сам отец народов.

«Сталина вознес тренд к понижению интеллектуального уровня руководства по мере массового выдвижения парткадров из низов, – подчеркивает американский профессор социологии Георгий Дерлугьян. – Если ленинский Совнарком был ли едва не самым интеллектуальным правительством в истории, то к концу 40-х годов две трети ЦК не имели даже среднего образования, тем более опыта заграничной жизни».

Остается предположить, что идея голодомора родилась в чьей-то высокоинтеллектуальной голове из ленинского Совнаркома. Патологический садист Коба как нельзя лучше подходил для ее реализации, тем паче, что у него не было оснований для особых симпатий к крестьянству. В любой стране оно отличается консерватизмом в производстве, быту, политике, а также местной замкнутостью и раздробленностью. Несмотря на то, что крестьяне стали главным пушечным мясом гражданской войны, они испытывали сильный разлад между разумом и чувством. «Сердце болит о царе, а глотка орет за комиссара», – отмечал Михаил Пришвин (1873–1954).

Для строительства нового общества, каким бы ни представлял его себе Сталин, следовало надломить хребет крестьянину – лишив его земли, разрушив его церковь, набив его голову идеологическими суррогатами. Как-никак само слово произошло от греческого χριστιανός – христианин; называть крестьянами арабских, китайских или индийских земледельцев попросту нелепо.

Вот почему голодомор удался – на все сто процентов.

А ведь веком ранее, как мы еще узнаем, крепостных крестьян кормили в случае недорода за счет казны.