ГЛАВА 6. ЭТАЛОННЫЕ БЕЛЫЕ ЛЮДИ
(из книги Виктора Бирюкова)

Принято считать, что историография началась с распространения письменности. При государевых дворах появились хроникеры, и отныне события более или менее точно (а порой более или менее объективно) фиксировались на подходящем материале (глина, камень, дерево, шелк, папирус, пергамент, бумага).

Эрнест Ренан (1823–92) однозначно полагал, что «до употребления письма не может быть истории в строгом смысле». Со всем блеском своего пера стремился он отграничить, отделить «подлинную» историю от устных преданий.

«Люди рассуждают о Ромуле, Энее, Иисусе Навине так, как рассуждали бы о Наполеоне, – иронизирует французский библеист. – Они забывают, что мы не имеем журналов и гражданских актов времен Ромула; что мы не знаем Энея по рассказам его современников; что в те отдаленные времена письменность не была распространена; что образы догреческой эпохи плавали в течение пяти–шести веков в тумане устных преданий, где за пятьдесят шагов ничего не увидишь; что герои эпохи, когда реки имели детей и горы производили потомство, не могут быть изображены по всем правилам исторического искусства».

Какие персоны упомянуты? Мифический Эней – царский сын, легендарный Ромул – царь, библейский Иисус Навин – полевой командир, абсолютно реальный Наполеон – воюющий император. Изучение деяний первой троицы дает мифологическую картину мира, которая весьма напоминает европейскую историю эпохи наполеоновских войн: простолюдины выступают в ней статистами, а их имена подлежат забвению.

«Летопись, интересующаяся исключительно княжеско-боярской и церковной аристократией, ничего не говорит о ходе обращения в "истинную" веру крестьянской массы тогдашнего населения», – сокрушается Николай Никольский в своей знаменитой «Истории русской церкви», говоря о периоде крещения Руси.

À propos: очень редкий в греческой мифологии герой нецарского происхождения Терсит выступил против произвола вождей ахейского войска во главе с царем Агамемноном и призвал к прекращению осады Трои, за что был избит царем Одиссеем. Позднее Терсита убил царевич Ахилл за надругательство над телом Пенфесилеи – царицы амазонок, павшей в поединке с самим Ахиллом. Чтобы никому впредь неповадно было противостоять знати, «Илиада» приписала Терситу низменные побуждения и изобразила его безобразным – хромым, горбатым, косым, лысым.

Но перенесемся из эпохи Гомера в XIX век – в последнюю абсолютную монархию Европы. Историю России писали интеллектуалы, которых тонко охарактеризовал Розанов: «Они погружены в демократию и – только и мечтают о том, как бы получить заказ от двора. Точнее, демократия их происходит от того, что они давно не получают заказов от двора».

В сущности, общеизвестная история страны представляет собой совокупность деяний исключительно грамотной части общества: самодержцев, их дворянского окружения, а также их противников – декабристов, ишутинцев, народников, марксистов, etc. Можно сказать и так: в общенародную вроде бы историю сплелись лишь биографии высокообразованных (для своего времени) людей. А народ присутствует в виде безликой и безмолвной массы, которая в этом смысле ничем не отличается от рядовых ахейцев вроде Терсита, в особую вину которому была поставлена именно болтливость: «Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный».

Масса «по определению» покорно следует за правителями, а единичные выходцы из нее вписывают собственные страницы в историю знати лишь тогда, когда умудряются в той или иной форме к этой знати прибиться (Ломоносов, Кулибин, Черепановы) или против нее взбунтоваться. Но даже в последнем случае знать играет колоссальную роль: временный успех Болотникова предопределила поддержка дворян, Пугачев провозгласил себя спасшимся императором Петром Федоровичем, братья Разины сами были сыновьями знатного казака и крестниками войскового атамана, да и сын атамана Кондратий Булавин восстал из-за «рейдерского» захвата государством казачьих солеварен.

Конечно, у нас все-таки имеется важное отличие от эллинов: в столетия их вражды с жителями Троады (отразившейся в мифологии как Троянская война длительностью 10 или 20 лет) писать не умел никто, даже жрецы. В Российской же империи в приходах всех конфессий с 1722 года велись метрические книги. Попы и ксендзы, муллы и раввины вписывали туда дату рождения, имена младенца и его родителей, а позже – даты крещения (обрезания), бракосочетания (до которого доживало менее половины появлявшихся на свет), смерти.

Однако наша историческая параллель тем убедительнее, что многие метрические книги сгинули в пожарах, бунтах да войнах: это словно приблизило нас к дописьменной эпохе. К тому же до XIX века у крестьян не было фамилий – только отчества, как у ахейцев (Аякс Оилид, Аякс Теламонид). Это сильно усложняет отслеживание связей между поколениями. Даже в начале XX века фамилии закрепились еще не за всеми подданными русского царя, а крестьяне окончательно приобретут фамилии в ходе советской паспортизации начала 1930-х.

Между тем дворянство, белая кость, обзавелось фамилиями в основном еще в XVI–XVII веках, да и служилый люд благополучно «обфамилился» в XVII–XVIII веках. Иначе возникала невообразимая путаница: например, одной личности ставилась задача, предназначенная для совершенно другой личности. Но в российском крестьянине личности никто и не видел, крестьян считали душами, словно скот – головами.

Прапрадед мой Платон Евфимов, о котором речь впереди, – сын Ефима подобно тому, как Одиссей Лаэртид – сын Лаэрта (Евфимов и Лаэртид – не фамилии, а отчества). Правда, о потомственном аристократе Одиссее за 500 лет до обретения греками письменности сложился богатейший эпос, которого Гомеру хватило на великую поэму; а что можно рассказать о крестьянине Платоне?

И все же давайте, читатель, попробуем реконструировать и его биографию, и биографии нескольких его современников из соседних русских сел. В какую историю сплетутся эти судьбы? Будет ли она походить на историю, созданную верхушкой общества? Существует ли антагонизм между двумя историями – «сверху» и «снизу»? Если не ответить на эти вопросы, историография останется в привычном русле своеобразной диссоциации, шизофрении: столетиями мы безуспешно ищем разгадку общенародной души в «частной» истории знати. Логика здесь и не ночевала.

К тому же концентрация русской крови во многих представителях национальной аристократии нередко опускалась до нуля. С одной стороны, могла преобладать немецкая, шведская, шотландская, датская кровь; с другой стороны, «наверх» поступал мощный поток крови выходцев с имперских окраин, особенно из покоренных ханств и с Кавказа.

«Поскреби русского и найдешь татарина», – это ведь про царскую аристократию сказано. Крестьянство, напротив, со времен монголо-татарского ига оставалось этнически очень однородным.

«Разброс характерных признаков русских на всем огромном пространстве от Калининграда до Владивостока в два раза меньше, чем, скажем, для населения Западной Европы, – отмечает публицист Константин Крылов. – Что касается антропологического типа – определяемого через форму и размер черепа, длину конечностей и прочий "фенотип", – то русские являются не просто европеоидами, а эталонными "белыми людьми": значения этих величин наиболее близки к средним для европейцев в целом».

В итоге в Российской империи знать и рядовой люд имели мало похожие друг на друга генотипы, представляя в известной степени различные этносы. Творя две разные истории, они обладали и двумя разными душами! Некоторые историки полагают, что именно этот факт стал предпосылкой к трагическому крушению самодержавия.

Тот же Крылов сообщает: «Если уж затрагивать тему "нерусского происхождения" Пушкина, то стоит упомянуть и его прабабку, Христину-Регину фон Шеберг, со скандинавскими, немецкими и итальянскими предками в роду. По отцовской же линии, если копнуть, обнаружатся Чичерины, потомки Афанасия Чичери, приехавшего в Россию из Италии в свите племянницы византийского царя Зои Палеолог и здесь осевшего. Род Чичери, в свою очередь, восходит к Цицерону...»

А история советского периода? Русский и другие народы на своей шкуре испытали серию голодоморов, в то время как большевистская знать лишь наблюдала за этими ужасами. Да и генотип интернациональной советской верхушки вплоть до брежневской поры сильно отличался от генного состава населения страны. Разве что ГУЛАГ свел воедино обе советские истории: на соседних нарах томились крестьяне и вожди, русские и нерусские.

Итак, историю самодержавного времени «снизу» еще предстоит написать – попытаемся внести посильную лепту в решение этой труднейшей задачи! Имеется, правда, и повод для некоторого оптимизма – «от противного». История отечественной знати в первые века распространения на Руси письменности имеет порой не более подробные документальные основания, чем приходские метрики. Один пример. Некий отважный муж гениально использовал монголо-татарское нашествие для объединения враждующих русских княжеств. Однако прозвище «Невский» впервые встречается в письменных источниках спустя почти 50 лет после кончины великого князя.

В XIV веке называли Невскими и некоторых потомков Александра Ярославича – видимо, таким образом легитимизировались их владения на берегах Невы. Но позднее стали считать, что новгородский князь Александр стал Невским после разгрома шведов в 1240 году. Увы, сегодня сам факт Невской битвы подвергается сомнению; неизвестно, с какой целью шведы вообще пожаловали на берега Невы; маловероятно также, что возглавлял их ярл Биргер, как следует из русской легенды. Иначе говоря, в XIII веке княжеские биографии фиксировались почти так же скупо, как биографии крестьян спустя 500–600 лет!

Удивительно, но у науки нет даже точной даты рождения Александра Ярославича: 1219, 1220 или 1221 год. Основной источник сведений о нем – житийная повесть, написанная спустя примерно 30 лет после его смерти (символично, что первое евангелие – от Матфея – появилось через 30 лет после окончания земного пути Иисуса Галилеянина). Тогда началось почитание Александра Невского как святого, и текст преисполнен описаний всевозможных чудес. Еще менее исторична разработка образа великого князя в живописи (напр., Павлом Кориным), светской литературе (напр., Василием Яном) и кинематографе (напр., Сергеем Эйзенштейном). Однако образ знаком сегодня любому школьнику – выпуклый, яркий, привлекательный.

«Все поколенья – белки в колесе исторических предвзятостей и догм, – приговорил русский писатель-фронтовик Даниил Данин (1914–2000). – Свобода допускаемого самопроявления человека измеряется диаметром выпавшего ему для кружения колеса. А на лесную волю выскакивают единицы. Они-то и перекликаются через поколения».

Вот после столь объемной преамбулы мы и продолжим «раскопки» – велик груз ответственности перед Клио! Помните ли вы Устина Кузина, чья дочь Ксения Устиновна, выйдя за Михаила Бакланова (урожденного Климова), переехала из Чамзинки в Сосуновку, где и родила в 1924 году мою мать Талину?

Выходит, Устин Платонович – мой прадед. А его отец – вышеназванный Платон Евфимов, родившийся в той же Чамзинке (1841–1927). Платон был старшим сыном: после него появились на свет Александр (1842), Данила (1844), Иван (1845), Ларион (1847).

Устин и Евгения Кузины с внучкой Лидией Баклановой

Снимок 1939 года. Мои прадедушка и прабабушка Устин Платонович (1879—1956) и Евгения Петровна (1880—1950) Кузины. Стоит Лидия Бакланова (1922—1995), их внучка и родная сестра моей мамы Талины.

Когда за их семейством закрепится фамилия, Платон Евфимов станет Платоном Ефимовичем Кузиным. По-видимому, данное родовое имя – производное от имени Платонова деда (отца Ефима), которого звали Козьмой.

Были будущие Кузины своего рода крепостной аристократией: из поколения в поколение отцы учили сыновей грамоте. Да и кто еще научит? Школ-то для крестьян практически не было. А еще по мужской линии передавалось мастерство строительства мельниц, причем постичь оное в отсутствие чертежей было делом непростым – даже виртуозным. Отчего грамота да ремесло стали уделом одного, отдельно взятого рода, мы попробуем разобраться, хотя в XIX веке можем ответа и не найти.

У прапрадеда моего Платона еще в юности проявился особый талант к возведению мельниц, и он не раз подавал своему отцу Ефиму идеи, которые сегодня назвали бы рационализаторскими предложениями. Знатоки и в наши дни сообщают, что в ветряках Мордовии и Чувашии имеется особый «платоновский узел», который в других краях не встречается. Да что там один узел – целые мельницы получили названия «платоновских», потому что представляли собой копии сооружений Платона Кузина!

По мнению окружающих, Кузиных следовало остерегаться, и не приведи господь с ними ссориться. Неграмотные, то есть нормальные по тем временам люди, не доверяли грамотным – редко встречающимся, а потому как бы и не вполне нормальным.

Похороны Ксении Баклановой

Похороны моей бабушки Ксении Устиновны Баклановой, дочери Устина и Евгении Кузиных (1955 год)

Что происходило, когда почтальон приносил в деревню газету? Народ собирался вокруг единственного грамотея. Правильно ли он читал, не привирал ли от себя? Этого люди проверить не могли и относились к грамотею подозрительно. Да и как вообще можно различать на бумаге слова? Тут, пожалуй, не обходится без волшебства!

В душах рождался суеверный страх: каждый грамотей казался немножко колдуном.