ГЛАВА 8. ТУМАН СГУЩАЕТСЯ
(из книги Виктора Бирюкова)

Так кто же на самом-то деле мой прадед: Миней Климов иль Миней Бакланов? Вот ведь прицепился вопросище – покоя не дает!

С фамилией Климовы все более или менее ясно: предполагаю, так закрепилось укороченное имя Климентия – деда братьев Минея и Ивана, да их сестры Александры. А вот как быть с Баклановыми?

Ответ подсказали автору в Чувашии, в пяти километрах от Алатыря. Там расположено село Стемасы, где после революции укоренилась одна из родных веточек. Поселился в Стемасах брат моего прадеда Устина Платоновича – Владимир Платонович Кузин, причем вместе с отцом – самим Платоном. Вероятно, на старом стемасском кладбище, сразу за клубом в центре села, и похоронили в 1927-м великого строителя мельниц. Владимир Кузин умер предположительно в 1935 году – естественно, его могила была по соседству с отцовской. Увы, сейчас тех могил не найти: в лучших традициях КПСС прямо на территории кладбища возвели электроподстанцию – так и стоит она по сей день.

Подстанция в Стемасах на месте кладбища

Снимок 2008 года. Подстанция в Стемасах

В судьбоносном 1917-м у Владимира Кузина родился сын Саша. У этого самого Александра Кузина в 1949 и 1954 годах появились на свет соответственно Людмила, в замужестве ставшая Мартьяновой, и Николай. Оба они и поныне проживают в Стемасах. Кстати, троюродным братом им приходится упоминавшийся выше Петр Любавин – сын Анастасии Устиновны Кузиной и верный поводырь ее ослепшего в старости отца. Сам-то Петр Васильевич ведет большое хозяйство с коровой и ульями в бывшем селе Ямской Посад, что ныне в городской черте Алатыря.

И у Людмилы, и у Николая в 1970-х появились на свет по две дочери – правнучки Владимира Платоновича Кузина и мои четвероюродные сестры (соответственно Лариса и Ольга, Наталья и Евгения). Конечно, им самим еще недавно сие было неведомо: слишком уж многие связи удалены из памяти народной в ходе атомизации советского общества.

А ведь все внучки и внуки, которые застали в живых своего деда Александра Владимировича, помнят, как писали в стемасской школе сочинения по его рассказам о битве при Прохоровке. Поэтому косвенную цель затеянного автором исследования можно обозначить как восстановление генеалогической компетентности близких по крови людей. Такая компетентность буквально меняет взгляд на окружающих.

Александр Владимирович Кузин

Снимок конца 1980-х или начала 1990-х годов, Стемасы. Александр Владимирович Кузин

Внимание! У Александра Владимировича Кузина было 9 сестер и братьев – как вам это нравится? Иными словами, Владимир Платонович со своей супругой Анной Ивановной (родом из мордовского села Ушаковки) дали жизнь десятерым: Григорию, Ивану, Марфе (в замужестве Белавина), Анне (в замужестве Киреева), Екатерине (в замужестве Скоробогатова), Прасковье (в замужестве Шершонкова), Николаю, Василию, известному вам Александру да еще одному Григорию. В свою очередь, почти у каждого из них имеется по двое–трое детей, связанных со мной все той же четвертой степенью родства: всего – около 30 сестер и братьев. Которые также повыходили замуж, попереженились, произвели потомство...

Видите, как грозно расползается род? До размеров народа! Именно стемасские родственники напомнили, что русская деревня давным-давно пользуется «двойными» фамилиями: у многих жителей имеется как «паспортная», юридическая фамилия (плохо знакомая односельчанам), так и «уличная», общеизвестная: «прозвание», как говорили в старину.

К примеру, все Стемасы на полном серьезе называют одну из семей односельчан Комиссаровыми, хотя по паспорту те – Девяткины. Отчего ж Комиссаровы-то? Если верить народной молве, в революционные годы один из предков Девяткиных был большевистским комиссаром. Во всяком случае, этот факт (а возможно, и злодеяния того самого комиссара) настолько врезался в память, что трансформировался во «взаправдашнюю» фамилию.

Вот и другие стемасские фамильные пары: Курачевы по паспорту Скоробогатовы, Аркашины – Ястребовы, Кувалевы – Плигускины и так далее. Более того, в 1950–60 годах жители Стемас называли Кузиных... Чамзинскими!

Нам остается предположить только одно: жители Сосуновки еще в XIX веке прозвали Бакланом Ивана Климентьева, детей которого в итоге стали именовать Баклановыми: «Вы чьи?» – «Баклана». – «А, Баклановы, понятно».

Уважительно относясь к своим прихожанам и стремясь упростить их идентификацию, священники нередко заносили в метрики обе фамилии, а порой попеременно пользовались то одной, то другой из них; сосуновский батюшка Николай Недемов, записывавший Минея с Иваном то Климовыми, то Баклановыми, – отнюдь не исключение.

Не думаю, что отторжение крестьянами «официальных» фамилий было протестом, – скорее всего, оно обуславливалось соображениями элементарного удобства. В отличие от абстрактного родового имени из паспорта, уличная фамилия тем или иным образом характеризовала своего обладателя, указывая на ведущую черту его личности или внешности, его профессию, место его происхождения (в случае с переселенцами) и т.п.

Так, уличная фамилия «Баклановы» информировала о том, Миней, Иван да Александра – дети Баклана (Ивана Климентьева), что согласно Толковому словарю Даля означает «большая голова, головища; головач, голован, головастый». Поскольку за детьми не закрепилось иных прозвищ, можно предполагать, что они унаследовали отцовскую башковитость – сообразительность, рассудительность, предусмотрительность. Подчеркиваю: это предположение.

Но мы увлеклись запутанной историей с фамилией прадеда Минея и совсем не уделили внимания происхождению его супруги и ровесницы Натальи Дмитриевой. Начнем с того, что родом она вовсе не из Сосуновки, а из близлежащего русского села Алашеевки, что на берегу реки Сарки.

Не слишком-то жаловали предки браки в пределах одного селения, где все зачастую приходились друг другу родней: «Бери пашню ближнюю, а жену дальнюю». Можно, конечно, объяснить сие мудростью народной, но не будем забывать, что важную роль в профилактике близкокровных браков играли священники, которые попросту отказывались венчать между собой людей, состоявших в сколько-нибудь заметном родстве. Тут даже не захочешь, а все равно отправишься за невестой в соседнюю деревню!

Известный читателю Топонимический словарь дает такую характеристику: «В "Списке населенных мест Симбирской губернии" (1863) Ала­шеевка – село владельческое и удельное из 90 дворов Ардатовского уезда. Название-антропоним: слу­жилые люди на Атемарской засеч­ной черте Алашеевы были владельцами населенного пункта. В "Атемарской десятне 1679–80 годов" сообщается: "Петр Иванов сын Алашеев служил рейтарскую службу лет с 20-ть и больше. Поместной земли за ним, в Саранском уезде, на реке на Саре, 50 четей"».

В этой цитате многие слова растолкует сейчас только специалист. Засеч­ными чертами русское государство огораживалось от набегов кочевников из степей: в лесу два мужика на высоте собственного роста подрубали деревья, удаляясь в противоположные друг от друга стороны. Так возникал своеобразный вал, который спустя год–другой насквозь прорастал кустарником и становился совершенно непроходимым для конницы.

Десятня же – это именной список боярских детей и дворян, которые несли государеву службу и являлись землевладельцами. Ну, а четь (четверть) – русская мера площади, которая до XVIII века соответствовала 0,545 гектара, что составляло половину десятины. Таким образом, Алашеев служил в тяжелой кавалерии, а мои предки тем временем возделывали все 27,25 гектара принадлежащей ему весьма неплохой землицы.

Жизни крепостного и его господина различались гораздо сильнее, чем, скажем, у сегодняшнего литейщика и владельца металлургического завода. Биографии крепостных сплетались в историю, которая практически не пересекалась с историей помещиков: это две совершенно разные истории, более или менее параллельными курсами извивавшиеся в столетиях. Разве что по сей день в Атяшевском районе куски лучшей земли тут и там кличут по-старому «барским клином» да «барским полем».

Матерью и отцом прабабушки моей Натальи (матери моего деда Михаила Минеевича Бакланова), родившейся в 1872 году, были алашеевские крестьяне Матрона Сергеева (1843) и Дмитрий Иванов (1848). О сестрах и братьях Натальи пока ничего не известно, зато знаю, что прапрадед мой Дмитрий Иванов уже не был крепостным!

Дело в том, его отец Иван, родившийся в Алашеевке в знаменательном 1812 году, числился, видимо, удельным (царским) крестьянином. Менее жесткие правила «крепостной игры» для удельных крестьян да фантастическая работоспособность позволили прапрапрадеду моему Ивану накопить денег, чтобы выкупить себя вместе с семьей и землей у казны, – стать крестьянином-собственником.

Кто же родители моей прапрабабушки Матроны Сергеевой? Эту информацию, к счастью, тоже удалось отыскать. Отец Матроны Сергей Петров родился в Алашеевке в 1823-м и женился на жительнице того же села Авдотье, дочери Андреевой, которая была тремя годами старше.

У Сергея имелись две сестры – Афросинья (1838) и Елизавета (1842), о жизненных путях которых нам не ведомо; да и о самом Сергее иных сведений не сохранилось. Зато кое-что доподлинно известно о его отце Петре, которого полностью звали так: Петр Кузьмин Серов (1802).

Женат он был на Марье Павловой (1804), и принадлежали они Афанасию Григорьевичу Жукову. В 1838 году коллежский советник Жуков продал молодую семью подполковнице Марье Андреевне Даниловой (не Андреевой, а Андреевне, – у бар давным-давно имелись полноценные отчества и фамилии). От нее в 1846 году Петра и Марью с детьми унаследовал брат подполковницы Апполинарий Андреевич, а также ее сыновья с хорошо знакомой тогдашней России аристократической фамилией Пушешниковых: штабс-капитан Николай да прапорщик Андрей.

Известно кое-что и о происхождении Авдотьи Андреевой – моей прапрапрабабушки. Ее родители – Андрей Моисеев (1797) и Катерина (1796). Имелась у Андрея старшая сестра Марья (1792), брат Иван (родившийся в 1798 году и женатый на Наталье 1799 года рождения), а также младший брат Александр (родился в 1805 и женился на своей ровеснице Катерине).

По крайней мере два старших брата Авдотьи – Дмитрий (1822) и Савелий (1828) – благополучно пережили свое младенчество, хотя их дальнейшей судьбой мы специально пока не интересовались...

Вы обратили внимание, читатель, как с приближением XVIII века на этих страницах все чаще повторяются осторожные словечки «по-видимому», «скорее всего», «вероятно», «может быть», «приблизительно»? Оно и немудрено: туман времени сгущается порой настолько, что превращается в непроницаемую белую мглу. Помните, случается такая в Антарктиде, подстерегая маленькие канадские самолеты на подлете к Холмам Патриотов?

Естественно, биографии бравых рейтар и их высокородных отпрысков сохранились в несравненно более подробном виде, нежели биографии тех, кто веками обеспечивал им всем необходимым.

«Бомба, которую метнул Рысаков, царя не убила (убила следующая бомба – Гриневецкого), но между прочим убила подвернувшегося мальчика с корзинкой, – читаем у Лидии Гинзбург (1902–90) в эссе "Поколение на повороте". – Об этом мальчике можно было бы сочинить новеллу. Как он утром 1 марта встал, чем занимался дома. Как его послали с корзинкой – что-нибудь отнести или за покупками. Как ему любопытно было поглазеть на царский проезд. Александра II заметили, заметили Гриневецкого, повешенных первомартовцев, но мальчика с корзинкой никто не заметил. Между тем он и есть нравственный центр событий – страшный символ издержек истории».

В 1917 году две истории слились на миг в единый бурный поток, что ознаменовало исторический финиш российской аристократии. В этом смысле ее судьба трагичнее, чем у всего народа.

Где нынче воеводский род Пушешниковых, владевший моими предками в 1838–61 годах? А Бирюковы, Баклановы, Кузины уцелели и всем бедам наперекор продолжили свою историю «снизу». Не ищите в этих словах злорадства, сие лишь бесстрастная констатация: народ живучее собственных правителей.

Так будет и впредь: очередная знать уходит, народ – остается. История «сверху» дискретна, прерывиста. К примеру, в годы военного коммунизма народилась новая элита, и началась новая история «сверху».

Она оказалась краткой, как полет пули в лубянском подвале.