ГЛАВА 13. ЗА ДРЕВНИЙ КРЕСТ И МОЛИТВУ
(из книги Виктора Бирюкова)
Манифест Павла I «О трехдневной барщине» от 5 апреля 1797 года так и остался вполне бумажным проявлением монаршей заботы: дворянство игнорировало его повсеместно. Какое уж тут разделение рабочей шестидневки пополам между барским и своим полем! Как и прежде, собственными наделами крепостным разрешалось заняться лишь по завершении страды на барских угодьях; тот же порядок будет внедрен в колхозах.
Избежать барщины было практически невозможно, даже больным фельдшер вписывал в «билет» какое-то занятие по плечу, а то и не по плечу: правды искать все равно было не у кого. После родов женщина могла провести дома максимум 10 дней, хотя рожали где придется с помощью неграмотных повитух и травматизм рожениц был высочайшим.
Но с какой стати не самому умному и не самому доброму самодержцу спустя всего лишь пять месяцев после восшествия на престол вообще понадобился этот «аттракцион невиданной щедрости»? Еще за 10 лет до своей коронации Павел откровенно признавал в беседе с посланником своей любимой Пруссии, что «принципы нынешней администрации... совершенно расходятся с моими».
Едва дождавшись кончины матушки своей Екатерины II, свежеиспеченный государь провел комплекс мер по завинчиванию гаек в отношении высокородной публики, для которой даже вернул телесные наказания! «Трехдневная барщина» также била по дворянству и одновременно призвана была несколько улучшить положение простого люда.
Тем самым Павел I пытался сократить дисбаланс, о котором упоминавшийся выше историк Гордин говорил: «Тотальное закрепощение крестьян при либеральной Екатерине объяснялось ее маневрами в отношениях с дворянством. Чем больше свободы давалось дворянству, тем [сильнее] крестьяне указ за указом превращались почти в плантационных рабов».
Ненависть народа к поработителям, помноженная на слухи о разногласиях наследника с государыней, породила даже легенду о Павле-избавителе, и на Руси объявились сразу два Лжепавла: солдат Николай Шляпников в 1782-м да пономарский сын Григорий Зайцев двумя годами позже. Эксплуатация столь привлекательного образа позволяла Павлу как опереться на массовую поддержку в случае открытого недовольства знати, так и избавить себя от крупных крестьянских бунтов.
Считая себя, вероятно, «крутым» новатором, в реальности Павел I лишь восстанавливал статус кво, нарушенный его собственными родителями. Если Екатерина II закабаляла крестьян, то дворян «раскрепостил» ее супруг Петр III, когда 18 февраля 1762 года издал знаменитый манифест «О даровании вольности российскому дворянству». Правда, из-за небольшого срока правления Петра III этот документ часто также приписывают его супруге, которая на самом деле была им недовольна.
Петр III
Дело в том, что Петр I умудрился закрепостить все население «брутто»: крестьян – окончательно, а дворян – так сказать, первоначально, обязав их в обязательном порядке исполнять государеву службу. Покончено было и с относительной независимостью церкви: упразднив патриаршество, Петр учредил Синод, через который управлял архиереями; это притеснение православия связывают с протестантскими взглядами самого «преобразователя». В итоге все недовольные им слои чувствовали некоторую солидарность и с нетерпением ждали избавления.
По мнению историка Моисея Альтмана, Достоевский видел в Петре I первого русского нигилиста, «и от Петра же, считал он, находится русская церковь в параличе. Реформы Петра привели к нигилизму в интеллигенции и к расколу в народе».
Манифест «О вольности дворянству» освободил последнее от колоссальной обузы: исчезла «та необходимость в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». По всей империи поэты славили Петра III, его витиевато благодарил от имени аристократов драматург и пиит Александр Сумароков (1717–77), который сам всю жизнь тяготился службой, мечтая полностью отдаться литературным штудиям. Потомки боярских семейств, насильно переселенные «преобразователем» в ненавистный Петербург, хлынули назад – в Москву!
Излишне говорить, что о простом народе любимец «верхов» Сумароков и не вспомнил. Между тем манифест от 18 февраля 1762 года ни много ни мало лишил крепостное право легитимности в глазах крестьян. Вслед за освобождением дворян крепостные стали ждать собственного освобождения – как бы ни хотелось современным нашим «неокрепостникам» верить в идиллическое согласие крестьян с помещиками.
Но годы шли, а крепостное право лишь ужесточалось. В такой ситуации обойденную справедливостью крестьянскую среду оставалось кому-то распалить, чтобы миллионы «ничтожных» биографий внезапно вплелись в доминантно текущую историю российских «верхов». И такой человек нашелся.
«Одним из первых исследователей и биографов Пугачева стал Пушкин, сумевший отразить противоречивость личности бунтовщика и авантюриста, виртуозно сочетавшего незаурядный артистический дар с пылким бродяжьим духом», – указывает историк Виктор Безотосный.
Действительно, Пугачев привлекал людей на свою сторону с ловкостью гипнотизера. Так, неграмотный Емельян Иванович, которому едва исполнилось 32 года, надиктовал писарю: «Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне, и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, волностию и свободою и вечно козаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без аброку и свобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцов-судей крестьяном и всему народу налагаемых податей и отягогдениев...» (из манифеста «Помещичьим крестьянам о пожаловании их вольностию, землями и освобождением от подушной подати»).
Обратили внимание на самую первую приманку – «награждаем древним крестом и молитвою»? Пугачев никогда напрямую не упоминал староверов, но эти слова напрямую обращены именно к ним: бунтовщик обещает возврат к дониконовскому православию! Для «святой Руси» дух – самое главное. Это уже далее в тексте говорится о воле, освобождению от сдачи сыновей в солдаты, а также о материальном подкреплении – вручении народу угодий «без покупки и без аброку».
И в становлении пугачевского движения, и в его распространении старообрядчество сыграло настолько заметную роль, что царские историки, не желавшие придавать восстанию религиозный характер, настойчиво подчеркивали: «раскольником Пугачев никогда не был» (Николай Василенко, 1866–1935).
Советские же историки данную тему просто опускали, поскольку вынуждены были считать бытие первичным, а сознание вторичным: с точки зрения безбожников, голая вера не в состоянии поднять на бунт, к этому нужны экономические предпосылки. Однако для нашего исследования тема веры казачества может оказаться принципиально важной, поэтому рассмотрим ее чуть попристальнее.
Правда прорвалась на поверхность, когда в 1918 году большевики переименовали городок Николаевск в Пугачев, что ныне в Саратовской области. До 1835 года Николаевск назывался Мечетной слободой – ее основали в 1764-м вернувшиеся из Польши староверы. Именно они, отцы-основатели, тепло приняли Пугачева, когда тот явился в Мечетную слободу с паспортом, который также исхитрился получить под личиной старовера на границе с Речью Посполитой.
Староверы Мечетной слободы присоветовали Пугачеву называться Петром III (в фильме «Русский бунт» Емельяна сыграл Владимир Машков)
Прежде живал Емельян за Кубанью среди староверов поповского согласия, а также в таких крупных старообрядческих центрах, как Гомель (ныне в Белоруссии) да Чернигов (ныне на Украине). Чужого, «троеперстного» бродягу нигде с подобным старанием укрывать бы не стали.
На самом-то деле очень сложно вообразить, будто казак воспитывался в «троеперстии». Казачья вольница «затеек» патриарха Никона не то что бы не приняла – даже не обязана была принимать, на то она и вольница. В пору никонианского раскола царская администрация рассматривала казачьи окраины в качестве суверенных зарубежных областей, но и позднее казачество пользовалось фантастически широкими правами по сравнению с прочим населением.
Так, присоединившейся к Московии Запорожской Сечи царь Алексей Михайлович 27 марта 1654 года пожаловал грамоту «О сохранении прав и вольностей», в которой сохранил в ведении казаков даже иностранные дела: «А буде ис которых пограничных государств учнут приходить в Войско Запорожское к гетману к Богдану Хмельницкому послы о добрых делех, и мы, великий государь, тех послов гетману принимать и отпускать поволили».
Хотя напуганные разгромом разинщины казачьи Войска принесли в 1671 году присягу, попав в число государевых подданных, религиозные обряды справлялись по-прежнему. У царя попросту не было силы, которая принудила бы массы профессиональных вояк изменить вере отцов. Естественно, у казаков не было нужды прятаться по тайным молельням, подобно другим староверам. Вольные люди продолжали ходить в свои церкви, где батюшки служили по неправленым дониконовским книгам.
Недаром практически все казачье староверие относилось к согласию поповцев, то есть тех, кто признавал священников (своих) и церковную иерархию (собственную). Вот почему думается, что религиозная компонента в противостоянии казачества с державой была важнейшей. Когда специалист по истории казачества Безотосный утверждает, что ядром пугачевского восстания «стали яицкие казаки-старообрядцы», получается тавтология. Хочется уточнить: а что, разве среди яицких казаков насчитывалось еще и заметное число никониан?
Та же тавтология выходит и у знатока древлеправославной церкви Федора Мельникова (1877–1960), когда он описывает освобождение Москвы в 1812 году: «По изгнании Наполеона столицу заняли донские казаки, состоявшие преимущественно из старообрядцев, и их полководец, знаменитый герой Отечественной войны граф Платов (из донских казаков), был тоже старообрядец».
Да кому ж ему и быть-то, Матвею Платову, ежели не старовером-поповцем? Как правило, всякий казак исповедовал веру «стариковскую» – по крайней мере вплоть до Николая I. Вот как ларчик-то открывается – потому столетиями и льнула к казачеству «святая Русь»! А то ведь принято считать, будто на Яик, Дон или Днепр бежали от несвободы.
Сомнительно, чтобы воля служила ведущим мотивом. И правило «с реки выдачи нету» часто нарушалось, и собственная «крепость» имелась: зажиточные казаки нередко владели крестьянами, являясь помещиками. Да и прочий пришлый люд (сходцы) также обитал при станицах в полной зависимости от казаков, нередко терпя от этих потомственных, крутых норовом кавалеристов оскорбления, насилие да жестокие побои. «Сходцы попадали из огня да в полымя: вместо рабства у помещиков их ожидала неволя у богатеев-казаков», – отмечает историк, чье имя мне неизвестно.
«Среди казаков жило много неказачьего населения, но оно находилось на положении "иногороднего" и не пользовалось правами казаков, – рассказывает донской белоказак Андрей Гордеев в книге "Золотая Орда и зарождение казачества" (Москва, 1991), к которой нам еще предстоит обратиться. – Полулегендарные представления, что в казаки принимался всякий сброд по порядку... "в Бога веруешь, перекрестись, – вот и казак", никакого отношения к порядку зачисления посторонних в состав Войска не имели. Прием этот производился с большим разбором и требовал обыкновенно значительного времени пребывания зачисляемого среди казаков и поручителей среди казачества».
Немалой частью своей славы покоритель Западной Сибири Ермак Тимофеевич обязан тому уникальному факту, что пробился в казачьи атаманы из простых крестьян, бежав с родной Северной Двины на Волгу в голодный год; первый комплект вооружения он добыл в бою, в котором участвовал в качестве простого чура – оруженосца. Пример этого гениального организатора и дипломата, человека громадной физической силы – выразительное исключение из правил.
Другое исключение – сибирское казачество. В 1586 году, когда в покоренных ермаковцами землях утверждалась царская администрация, на весь огромный регион насчитывалось лишь 90 казаков. И в XVII веке в казаки с легкостью записывали «охочих людей» – «промышленников», которые промышляли чем-либо на свой страх и риск. В Сибири они сопровождали казачьи партии, но в отличие от казаков не получали жалованья.
В XVIII веке эту практику сильно расширили: из-за крайней нехватки населения в Сибири правительство занялось вербовкой «новоприборных» казаков из числа добровольцев с российского севера, «гулящих людей», даже ссыльных. Нередко «производили» в казаки дворцовых и монастырских крестьян, а также тунгусов и братских (бурят) – в обмен на освобождение от уплаты ясака. Но в конце концов, по мере обретения нужного по числу войска произошел возврат к «потомственному» казачеству: «сброд» часто выходил из повиновения, да и сражался неважно.
В общем, история казачества таит немало загадок, разгадка которых самым неожиданным образом может пролить свет и на историю моих предков. Пока же пришла пора рассмотреть несколько известных читателю генеалогий сквозь призму грандиозного пугачевского взрыва.
Так мы скоро и поступим.
